Но только если бог всё сделал правильно и человеку досталось хорошее сердце. Иначе… Он посмотрел на зажим-диссектор, который всё ещё держал в руках – капля крови упала на пол – и положил в чашку. Иначе в спор с богом вступает он, вмешиваясь в ход бытия, соединяя разорванные нити жизни и выдвигая свои счета и свои условия всевышнему.

Перчатки брошены вслед за сердцем в пластиковое ведро. Он стянул с лица марлевую повязку и развязал заляпанный кровью фартук.

Этого часа пришлось ждать очень долго.

Открывая дверь, он едва не столкнулся с медсестрой.

– Артур Олегович, – она заглянула внутрь, – хорошо, что вы освободились. Вас к телефону, срочно.

Когда же не срочно. Он поспешил за сестрой к кабинету дежурной. Всегда срочно. Как только что-то происходит, ожидание сдвигается с мёртвой точки – и тогда приходится действовать на автомате, на пределе скорости.

Девушке, подарившей своё сердце, было пятнадцать лет. Всего, но ей казалось – уже. Она жила в Ростове-на-Дону; все эти годы, и против них ушла из жизни, посчитав всё прожитое, перечувствованное, передуманное достаточным. Так она рассуждала, такой сделала вывод, и на основании него вынесла вердикт и… вовремя спасти её не удалось.

Но что оказалось не под силу врачам ростовской клиники скорой помощи, удалось осуществить здесь, в Москве. И, возможно, именно потому, что не сопутствовала удача ростовской команде. Ведь впереди были выходные, время отдыха даже для смерти, а ждать и надеяться оставалось все меньше: москвичку с плохим сердцем уже перевели в реанимацию. Последние песчинки оставались в верхней чаше, но не всё ещё нельзя было перевернуть часы её жизни. Пока не поступило долгожданное известие из Ростова-на-Дону.

Он размашисто шагал по коридору – шорох шагов едва слышен, все звуки остались в операционной; здесь, в преддверии её, ничто не должно нарушать покоя. Тишины, в которой решались вопросы, лежавшие вне полагаемых пределов смертных: вопросы судьбы и предопределения, бытия и небытия. Вопросы, всегда относившиеся к категориям абсолютным.

Ростовчанка отказалась от своих прав на жизнь, передав невостребованную – через вечную посредницу смерть – той, что желала её как никто иной. И он, кардиохирург, получивший контейнер с сакральным даром ростовчанки, поистине не знавшей цены даруемого, обязан был, и клятвою и нравственным законом, выступить вне пределов дозволения смертных, в места решения судеб и предопределений, дабы вмешаться в высшую волю, связать свой узел на разорванной всевластным нити жизни, вступив в новый спор.

Бог-ревнитель, мстительный и беспощадный к человеческому своенравию; ему он мог выразить неприятие одним способом: приняв дар, изменить судьбу этих двоих девушек, прежде навеки запечатленную в камне; он уже чувствовал над собой грозу негодования – бог не помилует и никогда не простит его; впрочем, ему не надобно ни милости, ни прощения. А месть ревнивца, на чью территорию он снова вторгся, казалась бессмысленной – после стольких-то лет. После десятков измененных судеб, чьё предназначение он выкраивал заново – угловатыми сосудистыми ножницами, зажимами-диссекторами и щипцами.

Возможно, будь он агностиком, он бы боялся – непредсказуемости, неизвестности. Но он верил, не будучи человеком религиозным, просто верил в бога-ревнителя, которого хорошо знал и потому ступал на его территорию, и потому менял предначертания судеб, исторгая из небытия, отправляя в небытие – производя замену, подобную той, что он завершил только что. Скальпелем и выкусывателем решая те извечные человеческие вопросы, на которые никто из смертных не хочет услышать ответ.

Ибо сама смерть была его помощницей, посредником и союзником. Ведь в его работе зачастую смерть означает новую жизнь, особенно удачная смерть. Иногда и смерть бывает удачной. Как в этот раз.

Впрочем, пока не стоит загадывать. Пройдёт двое суток – и только тогда можно будет подводить первые итоги его выступления на запретную территорию. Можно будет понять, ответил ли он ударом на удар. Подарил ли новую надежду – перенёс ли жизнь, дарованную ему смертью, в чужую плоть.

Он взял трубку старенького дискового телефона.

– Артур Олегович! Вас беспокоит полковник Колесников, служба безопасности. Видите ли, – собеседник замялся, прежде чем произнести следующую фразу, – дела принимают довольно скверный оборот. На контакты они не идут. Выдвигают условие: все переговоры хотят вести только через вас как посредника.

– Простите?

Пауза. Колесников кашлянул.

– Я о бандгруппе, захватившей сегодня утром «Макдоналдс». Вы ведь слышали новости: крупный теракт, больше полторы сотни заложников, в основном, дети….

– Я оперировал, – произнёс он, морщась, словно от внезапной зубной боли. Дальнейшие слова полковника очевидны, но отчего-то он хотел выслушать их.

– Простите, да, мне сказали, вы только закончили, – полковник заторопился. – Надеюсь, удачно?

– Я слушаю вас. Вы говорили о переговорах, – устало произнёс он. И прибавил зачем-то «сердце заработало», словно говорил ещё и с отцом девочки. Тот, верно, всё ещё сидел внизу, у регистратуры, ожидая исхода. Неприметный мужчина лет сорока в потрёпаном пальто; кажется, в самом начале, ему предлагали отправить дочь в Германию, возможно, там и донор найдётся оперативнее – что и чем он мог ответить на эти слова? Только промолчать и ждать чуда.

– Да, это хорошо, очень хорошо, – скороговоркой произнёс Колесников, а хирург подумал: и у полковника, верно, дети, невольное беспокойство за чужие жизни скрывает глубоко запрятанные страхи за собственных чад.

– Я слушаю вас, – повторил он.

– Сегодня в 11—00 в «Макдоналдсе» у станции метро «Юго-Западная» начался детский праздник, посвящённый пятнадцатилетию ресторана. Сегодня суббота, народу пришло очень много, – да, уже суббота, подумал он. Ожидание сжирало дни, подобно раковой опухоли. – В половине двенадцатого, в самый разгар праздника, к зданию подъехали боевики на четырёх «Жигулях», захватили его, убив трёх охранников, и загнали всех на второй этаж. Предположительно число нападавших – десять-двенадцать человек. Хорошо вооружены и совершенно без тормозов. До пяти часов не вступали в переговоры, не выходили на связь. А после неожиданно потребовали доктора Мэлия и немедля. Им наплевать, что вы оперируете, что вы спасаете жизнь…. Словом, они пригрозили убивать по заложнику до тех пор, пока…

– И вы всё это время молчали? Вы с ума сошли, полковник?

– Мы вели переговоры, пытались объяснить, что вы на операции, что сейчас никак нельзя и надо подождать.

– И во что это нам, – он подчеркнул слово «нам», – обошлось?

– Трое. У вас сложная операция, мы не решились отвлекать. И потом…

– Что потом? – ответа не было. – У вас странный способ обмена жизней, полковник.

И осекся.

– Машина у входа, – наконец произнёс Колесников. – Спускайтесь, пожалуйста, я сообщу штабу.